Эскапизм как образ жизни.
В пятницу приезжал мой сумасшедший мальчик с фонарем на голове, привез пончиков, которые мне нельзя. Полтора часа пути и почти час блужданий (ибо ночное зимнее подмосковье опасное место, аминь), чтобы повидаться и уехать на последнем автобусе. Милое Мироздание, за что мне такое счастье? Но мы были бы не мы, успей он на этот автобус, правда?
Таким образом у нас образовались счастливые сонные сутки с болтовней про другие миры и солнечным утром.
Второй мальчик сам болеет в городе, и мне до сих пор не хватает слов, чтобы описать, как я хочу к нему. Пожалуй, если бы не это, я бы уже легла носом в стенку, потому что тут вокруг только бесконечный снег и конца моей ссылке, на самом-то деле, не видно, и я совершенно не знаю, что со всем этим делать.
Когда я выхожу к матери грустная, она начинает рассказывать, что болезненность — мой вечный удел, такой уж мой склад, на это нельзя обижаться, как на цвет глаз. И что все дело в том, что я устала. Я кусаю губы до крови, чтобы не сообщить ей, что я не устала и не обижена, а просто схожу с ума.
От далекого моего Чудища пришло письмо с взаправдашними историями, похожими на сказки и вкусным чаем. Иногда звонит рыжая женщина, рассказывает про свою хлещущую через край жизнь, что мне остается только радоваться и опасаться, чтобы не захлебнулась. С Юго-западной меня день через день чеширят и иногда заставляют почувствовать себя не безвольной болезненной тушкой, а острой на язык эльфийкой и разбойницей, шляющейся по Тедасу в компании двух магов и будущего идиота-короля, что тоже делает мне радость.
Так и живем, братцы, так и выживаем.
Таким образом у нас образовались счастливые сонные сутки с болтовней про другие миры и солнечным утром.
Второй мальчик сам болеет в городе, и мне до сих пор не хватает слов, чтобы описать, как я хочу к нему. Пожалуй, если бы не это, я бы уже легла носом в стенку, потому что тут вокруг только бесконечный снег и конца моей ссылке, на самом-то деле, не видно, и я совершенно не знаю, что со всем этим делать.
Когда я выхожу к матери грустная, она начинает рассказывать, что болезненность — мой вечный удел, такой уж мой склад, на это нельзя обижаться, как на цвет глаз. И что все дело в том, что я устала. Я кусаю губы до крови, чтобы не сообщить ей, что я не устала и не обижена, а просто схожу с ума.
От далекого моего Чудища пришло письмо с взаправдашними историями, похожими на сказки и вкусным чаем. Иногда звонит рыжая женщина, рассказывает про свою хлещущую через край жизнь, что мне остается только радоваться и опасаться, чтобы не захлебнулась. С Юго-западной меня день через день чеширят и иногда заставляют почувствовать себя не безвольной болезненной тушкой, а острой на язык эльфийкой и разбойницей, шляющейся по Тедасу в компании двух магов и будущего идиота-короля, что тоже делает мне радость.
Так и живем, братцы, так и выживаем.